Історія про кіборгів з Донецького аеропорту, яку заборонили на сайті "Ехо Москви", - частина I

Плющев―Вас вновь приветствует Александр Плющев в программе «Своими глазами». У нас сегодня Сергей Лойко, корреспондент «LosAngelesTimes», добрый вечер! И наш коллега с «Эха Москвы», с телеканала «Дождь» Тимур Олевский. Привет!

Олевский― Добрый вечер!

Плющев― Да. Говорим о боях за донецкий аэропорт. Я так понимаю, выбыли там, только что вернулись, да?

Олевский― Тут надо рассказать, кто где был, наверное, Сережа. Ты глубже всего залез в ад этот.

Лойко― Да, я автостопом путешествовал от Киева и завершил свое путешествие в донецком аэропорту, где провел 4 дня в этом…

Плющев― То есть вы с украинской стороны въехали на машине?

Олевский― А с другой стороны туда невозможно приехать живым. Там же идут бои за аэропорт, и со стороны Донецка туда бойцы ДНР, боевики – вот они пытаются его взять штурмом, и они туда не попадают. Хотя не совсем так, там есть нюансы, как на самом деле устроена защита донецкого аэропорта. Я, когда узнал – Сергей-то увидел просто своими глазами – я был совсем рядом с ним, а не прямо в нем, но, когда я это узнал, честно говоря, даже не поверил, что во одном здании есть и те и другие военные, они буквально могут друг с другом чуть не перекрикиваться, ну перекидываться грантами…

Фото: Sergei Loiko / Los Angeles Times

Лойко― Там был эпизод, когда один командир этих десантников с кодовым названием «Рахман», он буквально в упор стреляет в – как они их называю – в «сепара», который стоит на летном поле. И как в компьютерной игре он стреляет в упор из своего Стечкина, высаживает всю обойму, он видит, как у того дыхание идет паром на улице. И тот стреляет в него в ответ, и тот убегает, скрывается в этом рукаве прозрачном, который идет на третий этаж. И этот «Рахман» стоит в таком ступоре: «Как! Как я не попал!», и он кричит: «Сепар! Сепар! Вернись!» А того уже и след простыл.

ЧИТАЙТЕ: Донецький аеропорт: російські покидьки дохнуть КаМАЗами і все одно пруть

Олевский― Это здание второго терминала. Второй терминал. Первый и второй этаж занимают украинские военные, а третий этаж и подвал занимают сепаратисты.

Лойко― Там трехмерное…

Олевский― Понимаешь, это одно здание.

Лойко― Трехмерное окружение. На самом деле там два здания: и старый терминал и новый терминал. Что касается путешествия в аэропорт, то самое сложное в этом путешествии – это вход и выход. Это касается не только меня, но и украинских военных, которые туда регулярно путешествуют, чтобы снабжать обороняющихся, — а они там уже 5 месяцев….

Олевский― Вот это надо, конечно, понимать.

Лойко―Водой, оружием, забрать раненых, привести ребят, чтобы произошла ротация, потому что там условия нечеловеческие, то есть условия просто. Я не знаю, на Северный полюс, наверное, капитану Скотту, легче было добраться, чем там находится.

Плющев― Я хочу обратить внимание даже не радиослушателей, а зрителей Сетевизора на экраны, которые в нашей студии установлены. Там фотографии, сделанные, привезенные оттуда Сергеем Лойко. Но лучше бы этого не было, потому что здесь качество такое кошмарное. Мне даже стыдно, что это так выглядит.

Лойко― Я сказал, что вход и выход… Помните такое выражение: «Вход за рубль – выход за три», так здесь вот: вход – жизнь, и выход – жизнь. То есть ты приезжаешь туда… можешь приехать туда, а можешь вообще не приехать. И только внутри бронетранспортера. Поездка длится по совершенно свободному пространству от всего — тебя видно со всех сторон – поездка длится минут десять. Там есть несколько участков, когда ты едешь, в броню все время что-то бьется и рядом что-то взрывается. То есть если повезет – проедешь. Не повезет – 12,7 калибр бронебойного патрона из пулемета «Утес» пробивает бронетранспортер насквозь, убивает всех, кто там находится. И летное поле, например, аэропорта, оно просто… Там нет самолетов, там один тренировочный самолет где-то далеко стоит, но зато оно все завалено сожженными танками и бронетранспортерами, которые туда-сюда ездили и не смогли выехать или въехать.

Фото: Sergei Loiko / Los Angeles Times

И когда бронетранспортеры, колонна: 1-2 или 2, или 4 в зависимости от того, что доставляется, подъезжают к новому терминалу или к тому, что от него осталось – вот здесь самое трудное место, потому что все вылезают, начинают разгружать, и начинается стрельба со всех сторон. Половина тех, кто находится в аэропорту, они стреляют во все стороны, чтобы подавить стрельбу из-за периметра сепаратистов, а часть людей разгружает бронетранспортеры. Разгружают так: просто все кидают на летное поле. Потом, когда они все разбегаются, все уезжают, кто живой садятся в бронетранспортеры, затаскивают туда раненных, потом бронетранспортеры, если они еще не горят, уезжают. И уже с наступлением темноты там люди выползают и все это затаскивают в новый терминал. В старый терминал вообще подъехать невозможно, потому что новый простреливается с двух сторон, а старый – так вообще со всех сторон, и сепаратисты к старому гораздо ближе. Недавно там была такая бойня, когда у старого терминала горел верхний этаж и там погибло много людей, и было много раненных. Но сепаратистов там не было. А вот в новом терминале – там трехмерное окружение. Там не только по периметру аэропорта находятся сепаратисты, но они находятся в подвале, который имеет разветвления и всякие ходы и выходит за аэропорт, и на третьем этаже. А первый и второй этаж заняты.

Плющев― А третий этаж… как же они.

Лойко― Они как-то спускаются в подвал, причем и те и другие все время минируют какие-то входы и выходы, но минируют так, что уже никто не помнит, что где стоит просто. Но сепаратисты, как какие-то духи: они там обходят, они выпрыгивают. Недавно один сепаратист – вот при мне – выскочил на балкон внутри второго этажа и с балкона из гранатомета «Муха» запустил вот эту «муху» во вход главного штаба этих самых десантников, и снаряд разорвался прямо над входом. Все упали, всех обсыпало. Если бы он разорвался внутри, все бы там погибли, а там просто была у всех контузия, включая меня. И тут же человек, десантник, которого звали Бэтмен – он и выглядит как Бэтмен – он кинул туда гранату, граната не долетела, она взорвалась там, где-то возле балкона – все опять попадали на землю. И, вообще, все, что там происходит, начиная с того, как все это выглядит, как выглядит этот аэропорт – это просто какое-то эпическое… Такое ощущение, что это какой-тоfilmset, потому что не может быть такого в реальной жизни! Это сейчас выйдет Спилберг и скажет: «Снято!». Потому что настолько руинированные руины, настолько руинированное все это летное поле вокруг, настолько разгромлены все. Это как дворец съездов, только без съездов и без стекла и с погнутыми, искривленными, обожженными рамами. Там нет ни одного квадратного метра, который не был бы пробит десятками пуль. Там пулевые отверстия везде: потолок весь пробит, стены все пробиты. Там внутри все время тьма: днем полутьма, вечером абсолютная тьма. Если днем еще люди включают какие-то фонарики, генераторы, что-то заряжают… батарейки, то ночью полный режим выключения всего: никакого фонарика, никаких сигарет – снайпер стреляет на третью затяжку. И, когда они начинают набивать свои магазины для автоматов, не действительно бог, чтобы кто-то пропустил трассер и зарядил автомат трассирующей пулей. Они не стреляю трассирующими пулями. У них юмор такой: Мы стреляем только трассирующими холостыми.

Фото: Sergei Loiko / Los Angeles Times

И еще, конечно, лишения в этом аэропорту страшные, холод собачий, никаких буржуек там нет, везде сквозняки. Все чихают, все кашляют, отогреться нигде нельзя. Единственно, что они могут себе позволить, это горячий чай на примусах. И чайники такие черные-черные. Все в абсолютном мраке, все в абсолютном сумраке. Туалет – он везде, где тебе повезет и тебя не убьют – вот как то так. Но по-большому давно уже практически никуда не ходят и запаха нет, потому что люди не едят. Они питаются своим адреналином. У всех вот такие вот глаза… Когда я потом сделал фотографии… — ну, старенький уже, вижу хреново – посмотрел потом фотографии на кюре – я поразился, какие у людей глаза. Вот нельзя снять в такой обстановке какой-то «левый» кадр, нельзя снять постановку. Там все время экшен, там все время настоящие глаза, там все время настоящее внутреннее состояние героев. И, конечно, это такое эпическое произведение, это какое-то эпическое событие, это какой-то оживший Толкиен, который мне никогда не нравился, какой-то LordoftheRings, потому что в этой книге нет юмора, там какая-то идиотская фабула: какое-то абсолютное добро борется с абсолютным злом. И вот здесь наконец этот Толкиен для меня ожил. Я увидел, что, действительно, достаточно абсолютное добро вот в этом аэропорте, который защитить нельзя, который защищать не нужно, борется с абсолютным злом, с этими орками, которые со всех сторон окружают этот аэропорт и долбят его «Градами», минометами и так далее.

Плющев― Поговорим еще и о добре и о зле. Хотел спросить у Тимура Олевского, ты был, сказал, рядом.

Олевский― Рядом, да. Мне, к счастью, не повезло туда попасть так, как попал Сережа, прямо туда.

Лойко― Надо было встать перед бронетранспортерами, помахать рукой.

Олевский― Я даже пытался прикинуться мешком с песком – сейчас расскажу эту историю. Для того, чтобы попасть в аэропорт, нужно пройти несколько кругов разрешений, по крайней мере, российским журналистам и приехать в поселок Пески, откуда на переднем крае стоят военные украинские механизированные бригады: артиллеристы и десантники, и оттуда уезжают, собственно, эти бронетранспортеры, «ласточки», как они называют, в аэропорт. Туда на моей памяти…

Лойко― Ты секреты-то не раскрывай…

Олевский― В общем, там все время они ездят. Это не секрет, потому что рация открытая там, это все понятно. Значит, смотри, какая история. Там каждый заезд – это бой. По крайней мере, то, что Сережа рассказывал, он видел это непосредственно там. А я видел, как готовится отправка этих бронетранспортеров. Это бой. Каждая отправка – это артиллерийская подготовка, причем с обеих сторон. И в Песках я был в распоряжении 79-й бригады — это артиллеристы, минометчики, которые…

Лойко – 79―я бригада – это десантники.

Олевский― Та часть 79-й бригады, где был я, это были минометчики, это были артиллеристы. Я жил непосредственно у артиллеристов. Там же был «Правый сектор», который занимался какими-то своими делами. Они, кстати, есть и в аэропорту – небольшая часть, я так понимаю, «Правого сектора». Но я видел тех бойцов «Правого сектора», которые в Песках занимаются зачистками, то есть там они все время ловят корректировщиков огня. И, когда я слышал, что корректировщиков огня кто-то ловит – и на одной стороне и на другой же я был – мне всегда казалось, что они просто ловят людей, которые им не нравятся. Но здесь я первый раз увидел, как это выглядит, что такое корректировщик огня. То есть это, когда в разрушенном доме напротив позиции артиллеристов, в котором никто не живет, ночью виднеется тусклый свет фонарика, синего цвета такой фонарик. Туда бежит разведка и находит позиции, которые были оставлены за несколько минут до того, как они туда ворвались. Когда появляется такой успешный наводчик, то в то место, где находится артиллерийская батарея, начинают падать снаряды. Прятаться от них можнотолько в БТР фактически. Хотя люди, которые там служат и все время находятся возле своих минометных расчетов, давно прятаться перестали. Они сидят в ангаре, выходят на позиции и к обстрелам относятся очень флегматично, рассуждая таким образом: «Если «Град» попадет в крышу – ничего не будет, на а уж, если САУ попадет, конечно, всех нас убьет». Вот больше ничего не происходит. И это место, откуда видна полоса, то есть вышка, на которой тоже есть украинские военные. На вышке есть два…

Фото: Sergei Loiko / Los Angeles Times

Лойко― Ну, три места: старый терминал, новый и вышка – контролируется украинскими войсками.

Олевский― И вышка, да. Это самое, по-моему, простреливаемое место.

Лойко― Это вообще адский ад.

Олевский― Там вообще нельзя находиться. И люди, я не знаю, по сколько времени там находятся, но я видел сам, слышал мольбы человека, снайпера, который сидел на этой вышке с просьбой его поменять, потому что у него там должна быть свадьба через 2 дня – примерно так. И его просил командир остаться еще какое-то время, чтобы с новым поговорить и рассказать, как здесь что. Этот разговор очень трудно воспроизвести, но это разговор человека,который умоляет его вывезти на три часа раньше, чем нужно, потому что он хочет жить, а тот его просит три часа еще побыть в том месте, где его могут убить за эти три часа. И они общаются, и командиру его удается уговорить три часа еще побыть в том месте, где его могут через 10 минут убить. А он уже много времени там был, и каждую минуту считает, которая осталась до приезда спасительного бронетранспортера.

Плющев― Наши слушатели, несколько людей задают один и тот же вопрос: «Какой смысл так долго удерживать этот аэропорт? Зачем он нужен и той и другой стороне?»

Лойко― Я в этой связи вспоминаю мой любимый фильм, фильм всех времен и народов, самый эпический фильм, самый эпический спагетти-вестерн, который я видел в своей жизни, это фильм Серджио Леоне «Добрый, плохой, злой». Там злодеи ищут мешок с золотом на фоне эпического полотна гражданской американской войны. И вот там есть момент, когда два злодея: Клин Иствуд и Эли Уоллах приближаются к реке, которую они не могут форсировать, но они не могут, потому что через эту реку перекинут мост настоящий и идет страшная битва за этот мост: с одной стороны – северяне, с другой стороны – южане. И южане – это стратегический объект – хотят захватить этот мост, а северяне хотят его удержать. И эти двое злодеев сидят на берегу под обстрелом, они не знают, как быть. И ночью они взрывают этот мост и в страхе там спят. Утром просыпаются – нет моста, не одной армии, нет второй.

Олевский― Примерно так, да.

Лойко― И вот здесь то же самое. Если просто взорвать полосу, взорвать все, что осталось от этого аэропорта… Я, вообще, удивляюсь, как оно не падает, все это сооружение, которое состоит на 95% из дыр. Там много очень мотивов. Ну, какой-нибудь полковник вам скажет, что это стратегическая высота, что если мы уйдем, это будет открыт путь на Пески, а они пойдут туда-сюда… Для большинства тех, кто там, это символическая вещь, это такой украинский Сталинград. И вот значит, «ни шагу, ни пяди земли мы оттуда не отдадим».

Олевский― Вот удивительно. Казалось бы, там должны быть люди, которые должны захотеть оттуда уехать. Но я там не видел ни одного человека.

Лойко― Объясняю. Все, кто находился там при мне все четыре дня, все они были добровольцами. Не в том смысле, что они добровольцами пришли в армию – там только «Правый сектор» был добровольцы – это горстка из всего состава. А там были и разведчики и спецназовцы, и десантники, и артиллеристы – все. И каждый из них — а там были все возраста: от 45 до 18 лет – каждый из них был добровольцем, то есть там спросили: «Кто хочет в аэропорт?» Все шагнули и приехали. Более того, в Песках, где я провел очень много времени, несколько раз, где стоит огромное количество украинских военных, каждый солдат мечтает о том, чтобы попасть в аэропорт. Для настоящего украинского солдата, для патриота Украины это та самая тайная комната из «Пикника на обочине» Стругацких, это та тайная комната из «Сталкера» Тарковского, куда он попадет и где он узнает, зачем, он украинский мужчина существует. И вот несоразмерность… Вообще, вся эта война не стоит выеденного яйца. Не было никаких причин, чтобы ее начинать. У тупоконечников и остроконечников в «Гулливере» Свифта – там было больше причин убивать друг друга, чем здесь. Это вся выдуманная война. И здесь, в этой новой Сталинградской битве тоже смысла никакого нет, ни той ни другой стороне не нужен этот обглодок, останкисожженного, взорванного аэропорта.

Фото: Sergei Loiko / Los Angeles Times

Олевский― Сейчас политика на самом деле еще…

Плющев― Секунду. Скажешь. Я единственное хочу спросить вас обоих: Он уже в таком состоянии, что его даже военная авиация использовать не может?

Олевский― Ну, полоса не взорвана.

Лойко― Транспортная авиация российская, в принципе, она может садиться на эту полосу.

Олевский― Она может садиться на грунтовые какие-то полосы.

Лойко― Там была одна из лучших в Европе полоса, самая длинная. Туда могут садиться вот эти«ДжамбоДжет», эти большие транспортные самолеты. В принципе, да, украинцы пока ее не взорвали.

Олевский― Тут надо понимать, что аэропорт – это часть Донецка, это район Донецка. Пока аэропорт украинский, Донецк не город полностью под контролем ДНР, и, когда встанет вопрос о разграничительных линиях, вопрос в том, что Донецк не является полностью городом, принадлежащим ДНР, означать будет, что его придется делить. Я думаю, может быть, в этом существует какая-то политическая история. Может быть, губернатор Сергей Тарута перед свой отставкой сказал правду о том, что существует план обмена Донецкого аэропорта на часть территории, которая находится под Мариуполем и занята боевиками или другой какой-то частью территории. Возможно, он нужен для этого, но опять же мы говорим с позиции солдат. То есть я прожил три дня с солдатами, с военными, и они не думают о таком обмене, хотя обсуждают это. Я видел мужчин, которым по 45 лет, которые пошли в армию по повестке, это люди с одним-думая высшими образованиями, абсолютно состоявшиеся, большинство из которых не рассказало своим родственникам, где они находятся, и поэтому просили их не снимать. То есть они все говорят, что он под Николаевым, чтобы мама не волновалась старенькая. И все приехали туда добровольцами, то есть они просились туда: «Отправьте нас в Пески». Они говорят по-русски – это очень важно. Некоторые из них говорят, что они вообще на другом языке кроме русского не говорят и ни дня в своей жизни не учили украинский. При этом один из этих людей сказал мне, что ненавидит Россию. Я говорю: Как это возможно?

Плющев― Но при этом часть из них этнические русские.

Олевский― Абсолютно. Они не просто русские, они еще и не интегрированы в украиноговорящую культуру. Они защищают свою родину, для них это принципиальный момент. Вообще, там собрались люди, которые считают, что они должны дойти до границы и освободить Украину от того, что происходит в ДНР. И, конечно, они говорят, что они воюют с рай, все, кто там находится. И, что удивительно… Я не знаю, я не хочу популистских сравнений в этом смысле, но мне, действительно, там показалось, что я видел, что будет, если хороших, добрых людей довести до белого каления. Вот именно касаемо регулярной армии, которая находится, например, в той артиллерийской батарее. Они выглядят так, как я их видел. И то, что они слушают Розенбаума и афганские песни, а также смотрят «Брат-2» и воюют с теми людьми, которые с той стороны, я думаю…

Плющев― Делают то же самое.

Олевский― Я думаю, да. Ну, наверное, часть из них делает точно так же. Это очень впечатляет. Я увидел людей, которые на войне почти матом не разговаривают.