Красным человеком я называю человека советской идеи. Он, может быть, только сейчас уходит, и уходит с большой кровью. Стоит включить телевизор и увидеть репортажи из Украины, чтобы в этом убедиться. Сегодня красный человек переживает новые превращения, и что получится – неизвестно: возможен и фашизм, и новое Средневековье.
Я любила своего отца. Он стал коммунистом под Сталинградом и до конца жизни верил в коммунистическую идею. Мне не за что было его не любить. Хотя именно из таких людей делали и жертв, и палачей. Бедный страшный красный человек.
В 90-е мы решили, что коммунизм мёртв. Наивно, конечно. Сама идея коммунизма – это вечная человеческая идея, мечта. С другой стороны, человек не совершенен, и везде, где пытались построить что-либо, называемое коммунизмом, это кончалось большой кровью. Но всё равно новые поколения возвращались и будут возвращаться к этой идее. Поэтому тридцать пять лет я писала энциклопедию русского коммунизма. Я хотела рассказать о нашем опыте, который начался с мечты, а кончился трагедией для десятков поколений и миллионов людей.
Дети уже не знают, кто такой Ленин. И кто такой Сталин, и что это такое, когда ребёнка в десять лет ссылают в лагерь. Среди нормальной человеческой жизни трудно найти этому объяснение. Так же трудно сегодня объяснить Средневековье, время Ивана Грозного, когда царь лично жарил бояр на сковородке. Человеческая жизнь медленно становилась человеческой. Об этом хорошо сказано в фильме Алексея Германа (старшего) "Трудно быть богом". У меня во время просмотра этого фильма были приступы физической тошноты.
Чем дольше я живу, тем меньше у меня ответов. Мир усложняется. Это в молодости ответы находятся быстро; со временем у реальности появляется всё больше слоёв, разная глубина. Начинаешь понимать, что мы имеем дело только с поверхностными вещами, а глубинная реальность непостижима.
Человеческие страдания способны любого сбить с ног, когда обрушиваются на в такой концентрации, как на меня во время подготовки моих книг. Говорят, что когда священники выслушивают исповеди, их защищает Бог. А я ищу спасение в жизни – музыке, книгах, природе.
С юности я училась у личностей. Не столько у книг, как у людей, сделавших из себя сильную личность. Мне повезло: у меня были хорошие учителя – Алесь Адамович, Василь Быков. Не то, чтобы они учили меня: учило само их присутствие в нашей жизни. И я убеждена, что ученик должен найти учителя сам.
Сюжет моей последней книги – сюжет развития чувств. Я занимаюсь историей чувств: мне интересно, что думал и пережил человек, а не сколько поездов подорвали партизаны во время войны. Все истории, вошедшие в книгу "Время секонд-хенд", одинаково важны: там есть своя кульминация, свой спад, есть тишина, молчание. Все как в жизни.
Я не доверяю героям вычитывать текст. Представляете, что бы было, если бы "Архипелаг ГУЛАГ" переписали сидевшие в ГУЛАГе? Когда я послала одной из героинь книги "У войны не женское лицо" её рассказ – кстати, один из лучших в книге, - она всё перечеркнула и написала: "Это я тебе рассказала, чтобы ты поняла, как нам, маленьким, шестнадцатилетним, было страшно и тяжело на войне. А писать в книге нужно совсем другое". И прислала мне целую посылку своих отчётов о военно-патриотической работе, которую ведёт в школе.
Сначала "У войны не женское лицо" два года не печатала власть. Меня обвиняли в натурализме и пацифизме. Когда книга вышла, самим героиням показалось, что они не очень героически показаны. Но было время перестройки, и книга имела большой успех: общество ждало именно эту правду. И уже само общество убеждало моих героинь, что они прекрасны, что они говорят правду.
Рассказывая, человек творит, а не переносит некое каноническое знание из одного времени в другое. Иногда из пятидесяти снятых с диктофона страниц остаётся полстраницы текста. Это профанам кажется, что всё, что услышал, можно потащить в книгу. Я не лгу, не литературю – я складываю свой образ времени. Когда у Родена спросили, как вы делаете свои скульптуры, он ответил, что берёт кусок мрамора и отсекает всё лишнее. Чем-то похожим я и занимаюсь.
Наверное, сегодня я переписала бы все свои книги. О другом бы спрашивала, иначе бы спрашивала. Потому что за эти тридцать с чем-то лет я стала другим человеком. И мои герои тоже изменились. Не надо думать, что документ – это недвижимая вещь: они меняются вместе с людьми. Документ – это тоже чья-то страсть, чьи-то суеверия.
Я иногда читаю о своих книгах в блогах. Особенно мне интересно, что пишут молодые. Часто бывают, что они плачут, когда читают мои книги. В такие минуты мне кажется, что Слово что-то может.
